Однажды субботним вечером, уютно устроившись на диванчике у окна в гостиной Теодоры Дикс, Аня Ширли мечтательно смотрела вдаль на сказочную звездную страну за холмами, окрашенными закатом. Последние две недели университетских каникул она гостила в Домике Эха, где мистер и миссис Ирвинг проводили это лето, и часто заходила на старую ферму Диксов немного поболтать с Теодорой.

  В этот вечер они уже наговорились вволю, и теперь Аня с удовольствием предавалась построению одного из своих воздушных замков, прислонившись к оконной раме головой в короне темно-рыжих кос, и ее серые глаза были словно тенистые озера в отблесках лунного света.

Затем она увидела Людовика Спида, шагающего к дому Диксов. Он был еще далеко – дорожка, ведущая к крыльцу, была очень длинной – но Людовика всегда можно было узнать, едва завидев его издали. В Центральном Графтоне не было второй такой высокой, чуть сутуловатой, мерно движущейся фигуры. В каждом ее изгибе так и ощущалась неповторимая индивидуальность Людовика.

Аня очнулась от своих фантазий, подумав что было бы тактичнее удалиться. Людовик ухаживал за Теодорой. Все в Графтоне знали это, а, если кто-то еще и оставался в неведении, то вовсе не потому, что не успел об этом узнать. Людовик ходил по этой самой дорожке в гости к Теодоре – всегда так же задумчиво и неторопливо – вот уже пятнадцать лет!

Когда Аня, стройная, юная и романтичная, поднялась, чтобы уйти, Теодора, полноватая, немолодая и практичная, сказала, с насмешливым огоньком в глазах:

– Ни к чему спешить, детка. Сядь и не убегай раньше времени. Ты увидела, что Людовик идет сюда по дорожке, и, наверное, решила, что будешь лишней. Вовсе не будешь. Людовику, пожалуй, даже нравится, когда присутствует кто-то третий, да и мне тоже. Это хоть как-то помогает разговориться. Когда человек заходит к вам в гости регулярно дважды в неделю пятнадцать лет, порой бывает трудновато найти тему для беседы.

Теодора никогда не изображала притворного смущения в том, что касалось Людовика, и не избегала разговоров о нем и его продолжительном ухаживании. Казалось, оно даже забавляет ее.

Аня снова села, и вместе они смотрели, как Людовик приближается по дорожке, спокойно глядя вокруг – на сочную зелень клеверовых лугов и голубые извивы реки в туманной долине.

Аня взглянула на безмятежное, с красивыми, словно выточенными чертами лицо Теодоры и попыталась вообразить, что чувствовала бы она сама, если бы сидела здесь, ожидая немолодого уже возлюбленного, которому требуется так много времени, чтобы на что-то решиться. Но даже Анино воображение не справилось с этой задачей.

«Во всяком случае, – подумала она с некоторым раздражением, – если бы я хотела выйти за него замуж, то нашла бы способ поторопить его. Людовик Спид¹! Была ли когда-нибудь у человека более неподходящая фамилия? Чтобы такой человек носил подобную фамилию – да это просто обман, это ловушка!»

Вскоре Людовик подошел к дому, но так долго стоял на пороге в раздумье, неподвижно глядя густые сплетения зеленых ветвей вишневого сада, что в конце концов Теодора пошла и открыла дверь, прежде чем он решил постучать. Вводя его в гостиную, она состроила Ане смешную гримасу из-за его плеча.

Людовик приветливо улыбнулся Ане. Она нравилась ему и была единственной молоденькой девушкой среди его знакомых, поскольку он, как правило, избегал юных девушек – в их обществе он чувствовал себя не на своем месте. Но присутствие Ани не вызывало у него ощущения неловкости. Ее обаяние помогало ей поладить с самыми разными людьми, и, хотя Людовик и Теодора знали ее не слишком давно, оба смотрели на нее как на старого друга.

Людовик был высокий и немного неуклюжий, но неизменная безмятежность придавала его внешнему облику величественность, которую вряд ли могло бы придать что-либо другое. У него были длинные, шелковистые, темные усы и узенький клинышек вьющейся бородки – по моде, которая могла считаться странной в Графтоне, где мужчины ходили либо с гладко выбритыми подбородками, либо с полноценными бородами. В голубой глубине его мечтательных и приветливых глаз был намек на меланхолию.

Он сел в большое пухлое старинное кресло, принадлежавшее раньше отцу Теодоры. Людовик всегда сидел в этом кресле, и Аня утверждала, что кресло стало походить на него.

Разговор вскоре сделался довольно оживленным. Людовик был хорошим собеседником, если находился кто-то, кто мог его разговорить. Он много читал и часто удивлял Аню своими меткими замечаниями о людях и событиях широкого мира, лишь слабые отголоски которого, как правило, доходили до здешних тихих мест над рекой Деланд. Он также любил вести дискуссии на темы религии с Теодорой, которую не особенно волновала политика или процессы исторического развития, но которая живо интересовалась церковной доктриной и читала все, что только относилось к этому вопросу. Когда спокойное течение разговора превратилось в водоворот ожесточенного спора между Людовиком и Теодорой о христианском учении, Аня поняла, что теперь уже не нужна и что не хватать ее им уже не будет.

– Время для звезд и пожеланий доброй ночи, – сказала она и тихо ушла.

Но, когда она отошла подальше, так что ее уже не было видно из окон дома, ей, чтобы отсмеяться, пришлось остановиться на зеленом лугу, усыпанном звездочками белых и золотых маргариток, где гулял напоенный ароматами ветер. Аня прислонилась к белой березе на краю луга и от души расхохоталась – что ей хотелось сделать каждый раз, когда она думала о Людовике и Теодоре. Ей, исполненной горячего нетерпения юности, это ухаживание казалось весьма забавным. Людовик нравился ей, но в то же время не мог не раздражать.

– Милый, большой простофиля! Ну как на него не досадовать! – сказала она вслух. – Не было еще на свете такого очаровательного глупца. Он совсем как тот аллигатор в старом стишке, который не хотел плыть вперед и не хотел лежать на воде, а все время то всплывал, то погружался.

Два дня спустя, когда Аня под вечер снова пришла в дом Диксов побеседовать с Теодорой, речь зашла о Людовике. Нежные пухлые пальцы Теодоры, трудолюбивейшей из смертных и страстно увлекающейся рукоделием, были заняты вывязыванием замысловатой кружевной салфетки. Аня сидела откинувшись в маленьком кресле-качалке, сложив на коленях тонкие, изящные руки, и смотрела на Теодору. Без сомнения, Теодора с ее сильным, белым телом, крупными, правильными чертами и большими спокойными глазами была очень красива – красива величественной красотой Юноны. И Аня подумала, что у Людовика эта красота, должно быть, вызывает благоговение.

– Неужели вы с Людовиком проговорили о христианском учении весь субботний вечер? – спросила она.

Теодора расплылась в улыбке.

– Да, и даже поссорились на этой почве. Я , во всяком случае, поссорилась с ним. Людовик ни с кем не может поссориться. Когда споришь с ним, кажется, что бьешь кулаками воздух. Терпеть не могу сражаться с человеком, который не отвечает ударом на удар.

– Теодора, – сказала Аня вкрадчиво, – я позволю себе проявить любопытство и дерзость. Можете осадить меня, если хотите. Почему вы с Людовиком не поженитесь?

Теодора добродушно рассмеялась.

– Я думаю, Аня,этот вопрос давно задают все, кто живет в Графтоне. Что ж, я ничуть не против выйти замуж за Людовика. Довольно откровенный ответ, не правда ли? Но не так-то просто выйти замуж за мужчину, если он тебя об этом не просит. А Людовик никогда не делал мне предложения.

– Он слишком робок? – продолжила распросы Аня. Она была намерена разобраться в этом загадочном деле до конца, раз уж Теодора оказалась в подходящем расположении духа.

Теодора уронила рукоделие на колени и задумчиво взглянула в окно на зеленые склоны под летним солнцем.

– Нет, я не думаю, что дело в этом. Людовик не робок. Просто такой уж он есть. Спиды все ужасно неторопливые. Они годами думают о каком-нибудь деле, прежде чем решатся его осуществить. Иногда они так привыкают думать о нем, что так и не могут пойти дальше мыслей – как старый Олдред Спид, который все говорил, что надо бы ему съездить в Англию и повидать там брата, но так и не поехал, хотя не было ни малейшей причины, чтобы не ехать. Они не ленивы, понимаешь, но не любят спешить.

– А Людовик – просто особо тяжелый случай спидизма , – предположила Аня.

– Вот именно. Он никогда в жизни не спешил. К примеру, он уж вот шесть лет как собирается покрасить свой дом – обсуждает со мной время от времени подробности, выбирает цвет, но дальше этого дело не идет. Он меня любит, и намерен в будущем сделать мне предложение. Единственный вопрос: придет ли когда-нибудь это время?

– Почему вы его не поторопите? – спросила Аня нетерпеливо.

Теодора, снова рассмеявшись, вернулась к своему вязанью.

– Если Людовика можно поторопить, то это задача не для меня. Я слишком робкая. Это звучит странно из уст женщины моего возраста и роста, но это правда. Конечно, я знаю, что только так все Спиды и женились. Например, одна из моих кузин вышла замуж за брата Людовика. Не скажу, что она напрямик предложила ему жениться на ней, но, должна признать, Аня, что особой разницы между таким предложением и тем, что произошло на самом деле, не было. Я не смогла бы сделать ничего подобного. Однажды я, правда, попыталась . Когда я осознала, что становлюсь зрелой и перезрелой и что все девушки моего поколения одна за другой выходят замуж, я попробовала намекнуть на это Людовику. Но слова застряли у меня в горле. А теперь меня это и не тревожит. Если я не сменю фамилию на Спид, пока не проявлю инициативу, то оставаться мне мисс Дикс до конца моих дней. Людовик не отдает себе отчета в том, что мы стареем. Он думает, что мы все еще легкомысленная молодежь и впереди у нас полно времени. Это ошибка всех Спидов. Они никак не могут понять, что они живы, до тех пор пока не умрут.

– Вы любите Людовика, да? – спросила Аня, заметив нотку настоящей горечи в парадоксах Теодоры.

– Разумеется, – ответила Теодора чистосердечно. Она не считала нужным смущаться, говоря о таком очевидном факте. – Я очень высокого мнения о Людовике. И ему несомненно нужен кто-то, кто позаботился бы о нем. Он совсем заброшен – даже выглядит обтрепанным. Ты сама могла это заметить. Эта его старая тетка за домом еще как-то следит, но о Людовике совсем не заботится. А он подходит теперь к тому возрасту, когда за мужчиной нужно поухаживать и его немного понянчить. Мне одиноко тут, а Людовику одиноко там, и все это кажется смешным, не правда ли? Я не удивляюсь, что мы – дежурная шутка в Графтоне. Видит Бог, я сама над этим не раз смеялась. Мне иногда кажется, что если бы можно было заставить Людовика ревновать, это, возможно, подтолкнуло бы его на действия. Но я никогда не умела флиртовать, да если б и умела, здесь и нет никого, с кем можно было бы флиртовать. Все в округе смотрят на меня как на законное достояние Людовика, и никому бы и в голову не пришло оспаривать меня у него.

– Теодора, – воскликнула Аня, – у меня есть план!

– Что же такое ты придумала? – удивилась Теодора.

И Аня рассказала ей. Сначала Теодора лишь смеялась и возражала, но в конце концов, хотя и не без сомнений, уступила под напором Аниного энтузиазма.

– Что ж, попытайся, – сказала она покорно. – Если Людовик рассердится и бросит меня совсем, мне будет еще хуже, чем сейчас. Но волков бояться, в лес не ходить. А тут я полагаю, есть надежда на успех, если постараться. К тому, должна признаться, что устала от его нерешительности.

Аня вернулась в Домик Эха, трепеща от восторга и нетерпения. Она срочно отыскала Арнольда Шермана, и рассказала ему, что требуется от него. Арнольд Шерман выслушал и рассмеялся. Он был пожилым вдовцом, близким другом Стивена Ирвинга, и приехал по его приглашению, чтобы провести часть лета с ним и его женой на острове Принца Эдуарда. Он был красив, как может быть красив зрелый мужчина, и все еще сохранил склонность к озорству и проделкам, так что довольно охотно согласился принять участие в заговоре. Его забавляла мысль о том, чтобы поторопить Людовика Спида, и он знал, что на Теодору Дикс можно положиться – она справится со своей ролью. Комедия, которую предстояло разыграть, обещала быть далеко не скучной, независимо от того, каким окажется результат.

Первый акт начался после молитвенного собрания вечером следующего четверга. В ярком лунном свете выходившие из церкви люди могли ясно видеть все происходящее. Арнольд Шерман стоял на ступенях возле двери, а Людовик Спид, как он делал это после каждого такого собрания, расположился чуть поодаль, прислонившись к углу кладбищенской ограды. Мальчишки говорили, что за годы ухаживания за Теодорой он стер спиной всю краску с ограды в этом месте. Людовик не видел причины толкаться у двери церкви. Теодора выйдет как всегда, и он присоединится к ней, когда она будет проходить мимо него.

И вот что произошло. Теодора спустилась по ступеням, темный силуэт ее величественной фигуры был отчетливо виден в ярком свете горевшего на крыльце фонаря. Арнольд Шерман попросил позволения проводить ее домой. Она спокойно взяла его под руку, и вдвоем они прошествовали мимо остолбеневшего Людовика, который стоял растерянно глядя им вслед, словно не веря собственным глазам.

Несколько мгновений он, поникший, продолжал стоять у ограды, а затем решительно пустился в погоню за своей непостоянной дамой сердца и ее новым поклонником. Мальчишки и безответственные молодые люди толпой последовали за ним, ожидая волнующих событий, но были разочарованы. Людовик шагал крупным шагом по дороге, пока не нагнал Теодору и Арнольда Шермана, а затем с кротким видом пристроился к ним сзади.

Теодора едва ли получила большое удовольствие от этой прогулки домой, хотя Арнольд Шерман приложил все усилия, чтобы сделать разговор особенно увлекательным и оживленным. С тоской думала она о Людовике, чьи шаркающие шаги слышала за спиной. Ее пугала мысль, что она обошлась с ним слишком жестоко, но отступать было уже поздно, и, укрепив свою решимость тем соображением,что все это делается для блага самого Людвика, она беседовала с Арнольдом Шерманом так, словно никого другого на свете для нее в этот момент не существовало. Бедный, покинутый Людовик, смиренно следуя за ней, слышал ее слова, и если бы Теодора знала, как горька была чаша, испитая им в те минуты, у нее никогда не хватило бы решимости поднести эту чашу к его устам – сколь благой ни была конечная цель.

Когда она и Арнольд вошли в ворота ее дома, Людовику пришлось остановиться. Незаметно бросив взгляд через плечо, она увидела его неподвижно стоящего на дороге, и видение этой одинокой фигуры не переставало затем мучить ее всю ночь. Если бы Аня не забежала к ней на следующий день и не поддержала ее решимость, Теодора возможно испортила бы все, смягчившись раньше времени.

Тем временем Людовик, не слыша улюлюканья и комментариев необыкновенно довольных мальчишек, неподвижно стоял на дороге, пока его соперник и Теодора не скрылись из вида под елями, там где ведущая к ее дому дорожка спускалась в лощину. Затем он круто повернулся и пошел домой, но не своей обычной неторопливой походкой, а стремительными, большими шагами, свидетельствовавшими о внутреннем смятении.

Он был озадачен. Если бы вдруг наступил конец света или спокойная, извилистая речка Графтон повернула вспять и потекла не с холма, а на холм, это удивило бы Людовика не больше, чем то, что произошло. Пятнадцать лет он провожал Теодору домой с молитвенных собраний, а теперь этот немолодой приезжий, в блестящем ореоле «жителя Штатов», преспокойно увел ее у него из-под носа. Нет, хуже! Самый жестокий удар – это то, что Теодора пошла с ним по собственной воле; мало того, она явно получала удовольствие от его общества. Людовик почувствовал, как в его беспечной душе поднимается праведный гнев.

Добравшись до своих ворот, он остановился и погрузился в созерцание собственного дома, расположенного поодаль от дороги перед стоящими полукругом березами. Даже в лунном свете, было ясно видно, как выцвела и облезла краска на стенах. Он стоял, думал о «роскошной резиденции в Бостоне», которая по слухам принадлежала Арнольду Шерману, и нервно потирал подбородок загорелыми пальцами. Потом он сжал кулак и с силой стукнул по воротному столбу.

«Пусть Теодора не думает, что может дать мне отставку таким вот образом, после пятнадцати лет знакомства, – пробормотал он.– Мне есть что сказать по этому поводу, какие бы тут не появлялись Арнольды Шерманы. Нахальный щенок!»

На следующее утро Людовик отправился в Кармоди и нанял Джошуа Пая, чтобы тот покрасил его дом, и в тот же вечер, отправился в гости к Теодоре, хотя до субботы – обычного дня его визитов – было еще далеко.

Но Арнольд Шерман опередил его и уже сидел в его, Людовика, законном кресле. Людовику пришлось расположиться в новом плетеном кресле-качалке, где он и выглядел, и чувствовал себя абсолютно не на месте.

Если Теодора и ощущала неловкость такого положения, она не подавала вида и держалась великолепно. Никогда не выглядела она красивее, чем в этот вечер, и Людовик заметил, что на ней одно из ее лучших шелковых платьев. Он с грустью спрашивал себя, был ли ожидаемый визит его соперника причиной, по которой она так нарядилась. Она никогда не надевала шелковых платьев к приходу самого Людовика. И хотя он всегда был самым кротким и незлобивым из смертных, в этот вечер в его душе поднимались кровожадные чувства, пока он безмолвно сидел и слушал, как блистает в разговоре Арнольд Шерман.

– Видела бы ты, какие он бросал сердитые взгляды,– рассказывала на следующий день Теодора восхищенной Ане. – Может быть, это нехорошо с моей стороны, но я была по-настоящему рада. Я боялась, что он просто надуется и будет сидеть дома. Пока он приходит и дуется здесь, я спокойна. Но чувствует он себя, бедняга, прескверно, и меня мучают угрызения совести. Он попытался вчера пересидеть мистера Шермана, но это ему не удалось. Думаю, ты в жизни не видела более подавленого существа, чем он, когда спешил прочь от моего дома по тропинке. Да, он по-настоящему спешил.

В следующий воскресный вечер Арнольд Шерман отправился вместе с Теодорой в церковь, и сидел там рядом с ней. Когда они вошли, Людовик Спид внезапно встал со своей скамьи под галереей. И хотя он тут же снова сел, все, кто был в церкви видели, как он вскочил, и в тот вечер по всему Графтону с жаром и удовольствием обсуждали это драматическое происшествие.

– Да, он вскочил во весь рост, словно что-то подняло его на ноги, как раз когда священник читал текст из Библии,– рассказывала его кузина Лорелла Спид, которая присутствовала в церкви, его сестре, которая не присутствовала.– Лицо у него было белее мела, а глаза горели гневом. Меня прямо дрожь пробрала, честное слово! Я думала, он тут же на них набросится. Но он только охнул и снова сел. Не знаю, видела его Теодора или нет. И вид у нее был – спокойней и равнодушней некуда.

Теодора не видела Людовика, но если она выглядела спокойной и равнодушной, то ее наружность создавала неправильное впечатление, так как в действительности она была в ужасном смятении. Она не могла помешать Арнольду Шерману пойти в церковь вместе с ней, но ей казалось, что он, пожалуй, заходит слишком далеко. В Графтоне люди не ходили в церковь и не сидели там вместе на одной скамье, если не собирались вскоре объявить о своей помолвке. Что если это зрелище вызовет у Людовика лишь спокойствие отчаяния вместо того, чтобы побудить его к действиям? Всю церковную службу она просидела как на иголках и не слышала ни слова из проповеди священника.

Но Людовик еще был способен проявить себя в новых драматических поступках. Быть может, Спидов трудно подвигнуть на действия, но если уж они начали, их не остановить. Когда Теодора и мистер Шерман вышли из церкви, Людовик ждал на ступенях крыльца. Он стоял, прямой и суровый, вскинув голову и расправив плечи. И был открытый вызов во взгляде, брошенном им на соперника, и уверенность в жесте, которым он коснулся локтя Теодоры.

– Могу я проводить вас домой, мисс Дикс? – произнес он. Но в его тоне явно звучало: «Я намерен проводить вас домой, хотите вы этого или нет».

Теодора, бросив умоляющий взгляд на Арнольда Шермана, позволила Людовику взять ее под руку и тот повел ее через луга в молчании, которое, казалось, опасались нарушить даже пасшиеся у дороги лошади. Для Людовика это был час кипучей и славной жизни.

На следующий день Аня проделала пешком весь путь от Авонлеи до домика Теодоры, чтобы узнать новости. Теодора понимающе улыбнулась.

– Да, все наконец решено, Аня. Как только мы дошли до дома вчера вечером, Людовик прямо и твердо спросил меня, согласна ли я выйти за него замуж, – спросил, не взирая на то, что день воскресный и все такое. И свадьба должна быть как можно скорее, так как Людовик не желает откладывать ее ни на неделю дольше, чем совершенно необходимо для приготовлений.

– Значит Людовика Спида все-таки наконец поторопили вполне успешно, – сказал мистер Шерман, когда Аня забежала в Приют Эха, горя желанием поделиться чудесными новостями. – И вы, конечно, в восторге, а наказан я и моя бедная гордость. Меня всегда будут вспоминать в Графтоне как человека из Бостона, который хотел получить руку Теодоры Дикс и не смог.

– Но вы же знаете, что это не так, – возразила Аня в виде утешения.

Арнольд Шерман подумал о зрелой красоте Теодоры и о том, какой приятной собеседницей нашел он ее за время их недолгого общения.

–       Я не совсем в этом уверен, – сказал он, с легким вздохом.

 Перевод Ю.Батищевой